Мы поговорили с Олегом Анатольевичем о том, зачем он неоднократно писал рапорты командованию о направлении в Афганистан, почему он бы вернулся на войну, если бы мог, и о золотых правилах воспитания детей.
Олег Анатольевич, сколько вам было лет, когда вы пошли в армию?
Мне было 15 лет, если вести отсчет с поступления в ленинградское Суворовское училище. Военным я собирался стать с третьего класса, причем довольно рано определился, что хочу связать свою жизнь именно с военной разведкой.
Чем продиктован такой выбор? Поддерживали ли вас родители?
У меня в семье очень многие воевали на полях Великой Отечественной, оба родителя — фронтовики: отец служил с 1941 по 1946 год, до самых последних боев на Камчатке, которые продолжались и после капитуляции Японии, а мать ушла добровольцем на фронт. Кстати, мать была первой парашютисткой в нашей семье. Поэтому они оба меня не то что бы поддерживали в моем решении — им было бы, наверно, сложно это сделать, учитывая, сколько они всего видели и пережили сами на войне, — но, по крайней мере, никогда не останавливали и никак не препятствовали. Впрочем, я сам давно начал принимать самостоятельные решения. Что касается выбора военной стези, то тут ведь у каждого свой путь — у меня оказался такой. Кто-то с детства хочет быть хирургом, кто-то полицейским, кто-то учителем. Я хотел служить в разведке.
Как вы попали в Афганистан?
Тоже абсолютно сознательно: я три года писал рапорты с просьбой направить в Афганистан. Если ты делаешь осознанный выбор быть военным — надо идти до конца. Это была моя работа: я для этого, собственно, учился и шёл в армию. Если моя Родина и ее тогдашние руководители решили, что у нас есть геополитические интересы в Афганистане, значит, моя задача отправиться туда и выполнять поставленные задачи.
Это, наверное, должно быть что-то в характере?
В профессиональные военные не идут случайные люди, да. Как правило, у них особенное, отличающееся от других мироощущение, склад ума, эмоциональные и психологические установки. Им тесно в рамках повседневной жизни, они не всегда могут в нее вписаться, но на войне они проявляются, раскрываются и находят применение своим качествам. Такие люди двигают мир вперед, покоряют вершины, отправляются в арктические экспедиции, им не сидится на месте, пассионарии, по Гумилёву. Лично я, например, вряд ли был удобным, в общепринятом смысле слова, подчиненным для моих командиров: у меня было три увлечения — боевая подготовка, спорт и книги, я не всегда признавал авторитеты, но мои навыки и, видимо, какие-то личные качества позволяли показывать нужные результаты и справляться с учебными, а потом и с боевыми задачами, поэтому с темпераментом как-то мирились.
Спецназ ГРУ — пожалуй, самый элитный род войск. Как вам удалось туда попасть?
Опять же — это был осознанный выбор, а когда у меня есть цель, я делаю все, чтобы ее достичь. Я же с детства готовился к службе примерно в таких подразделениях, поэтому для меня сюрпризов и неожиданностей в плане строгости требований никаких не было. У нас же было правильное детство. Я заранее знал, чего именно хочу, поэтому выбрал суворовское, а после — десантное училище, в котором готовили одну-единственную роту офицеров для спецназа ГРУ. Пришлось, конечно, приложить усилия, чтобы попасть туда, убедить начальников и командиров, что я достоин там учиться.
Готовили нас по своей программе, а диплом мы получали переводчика-референта — у меня, например, французский был, хотя попрактиковаться в ходе службы так и не пришлось. В Северной Африке мне не довелось побывать, а в Париж я и сам не хочу — мне это неинтересно, привлекает больше Восток и дикая природа. После училища, еще до Афганистана я три года готовил в учебной части — единственной в стране —прапорщиков для спецназа ГРУ.
У вас орден Боевого Красного Знамени и орден Красной Звезды. За что вы получили награды?
Понятия не имею: ордена у меня лежат, а вот свои наградные листы я даже не читал. Я писал наградные на своих подчиненных, что в них написано — знаю, а что писали на меня, описания подвигов — даже представления не имею. Меня же несколько раз представляли к награде, а ордена дали не с первой, что называется, попытки, поэтому я даже уже не интересовался. Могу только предположить, что в первый раз наградной подавали за то, что моя группа накрыла боевую группу «духов». Мы шли на марше к месту засады по холмам сверху, а они передвигались на двух транспортах внизу по бетонке, мы их услышали, а они нас нет. Я принял решение провести засаду сходу — импровизация своего рода: развернулись, открыли огонь и накрыли их без особой подготовки. В тот день повезло нам, а не им.
Расскажите про саму службу — как, например, выглядел типичный день в Афганистане?
Могу говорить, основываясь только на том, как это было в моем кандагарском отряде. Во-первых, время там было очень спрессовано — как и вообще на войне. В течение одного только дня могло произойти столько событий, сколько в мирное время на гражданке за несколько лет не случится. График у нас был очень плотный, да еще накладывался на серьезную морально-психологическую усталость, поэтому людям с тонкой душевной организацией служба давалась очень тяжело. Я был командиром группы, по 3-4 дня сидел в засаде с разведгруппой (18-20 человек) и все, о чем мечтал — вернуться на базу, помыться — просто помыться, о горячей воде я даже не говорю, — выпить крепкого чая и спать, спать, спать.
Усталость была страшная, поскольку в засадах я практически не смыкал глаз по несколько суток: все время на контроле, нужно смотреть за своими бойцами, им ведь по 18-19 лет, а я и сам был не сильно старше, всего 24 года. Ответственность колоссальная, тем более что работали в отрыве от остальных сил, поэтому полагаться приходилось в общем-то больше на себя. Чаще всего бои мы вели в окружении — редко уходили с места засады, вынуждены были караулить добытый результат — и ждали, когда придет броня или прилетят вертолеты, но это занимало время, иногда достаточно продолжительное. Поэтому я лично был психологически готов ко всему и всегда держал при себе одну «эфку» (прим. – ручная противопехотная граната Ф-1) — так я был уверен, что ни при каких условиях меня не возьмут в плен, просто подорвусь сам в случае чего. Когда ты готов к смерти — это дает тебе серьезный психологический козырь.
После засады мы возвращались на базу на пару дней: первые сутки ты чистишь перья, приходишь в себя, сдаешь оружие, заряжаешь аккумуляторы, бойцов проверяешь. Вторые сутки — либо остаешься дежурным по батальону, а твои люди в караул, либо с досмотровой группой на вертушках вылетаешь, два раза по два часа в воздухе, ищешь противника. Это в нормальном раскладе, если ничего не случится. Но такое бывало редко: либо противника обнаруживаешь и вступаешь в бой, либо надо кого-то из своих выручать, либо эвакуировать убитых или раненых. В общем, жизнь была очень насыщенная, ритм бешеный, в постоянной динамике, скучать некогда, но все это, безусловно, сильно выматывало.
Вы считали дни до отправления домой?
Ни в коем случае. Мы с сослуживцами жили одним днем, не заглядывали вперед и ничего не считали, просто решали текущие боевые задачи. Чего считать-то, если не знаешь, будешь завтра живым или нет. Каждую ночь ведь обстреливали, снаряды прилетали от «духов» постоянно, а мы даже не просыпались и не дергались. Бегать, от чего-то прятаться, награды или деньги считать — это была не наша история. Да и своим студентам впоследствии я говорил, что службу вспоминаю с большим удовольствием — это не бравада, это совершенно искренне. Не знаю, конечно, как у других, может, это лично моё восприятие. Там другие отношения между людьми, нет условностей и лжи, точнее, ложь сразу видно. Особенно в таких подразделениях, как спецназ, где люди соприкасаются очень тесно между собой и работают в отрыве от других подразделений. На войне ни на что не похожая форма взаимоотношений: даже понимая, что это может недолго продлиться и печально закончиться, я бы все равно возвращался туда.
Вы кажетесь очень спокойным, рассудительным и хладнокровным человеком. Расскажите, как на войне избавиться от страха?
Этого делать нельзя ни в коем случае — страх обязательно нужен, особенно тем, кто командует людьми и занимает руководящие позиции. Не дай Бог иметь над собой начальником того, у кого нет страха — он погубит и себя, и людей. Абсолютное бесстрашие — это не героизм, это, скорее, патология, поскольку такой человек постоянно рискует своей жизнью и подставляет под ненужный удар других, как будто на войне и без того мало опасностей. Смысл не в том, чтобы не было страшно — страх защитная реакция организма, это совершенно нормально и не просто так заложено природой, а точнее - Богом. Нужно просто преодолеть его, вернее — поставить себе на службу: он должен работать на тебя, на выполнение необходимых задач. Причем такой подход уместен не только на войне, но и на гражданке — я 10 лет работал тренером по скалолазанию, и в этой области полное отсутствие здорового чувства опасности точно так же может привести к самым трагическим последствиям. Страх должен быть разумным. Все надо взвешивать, оценивать риски, обдумывать ситуацию. Конечно, если шансы были, пусть даже минимальные, — мы работали в имеющихся условиях. А если человек рядом с тобой или, того хуже, над тобой совсем безрассудный — держись от такого подальше.
Преодолеть страх — на словах звучит легче, чем на деле. Вот, например, вы как учили своих бойцов бороться с ним?
Самым эффективным способом — своим примером. Они же смотрят на командира, подмечают, как он действует, как ведет себя в экстремальных ситуациях. Люди же далеко не глупые, тем более что в армии ты 24 часа в сутки на виду, все прозрачно, никакое реалити-шоу не сравнится. Если командир трус или не уверен в себе, то и бойцы не доверяют ему, боятся выходить с ним на задачи. Если же они видят, что командир грамотный, их бережет, на пустом месте головой своей не рискует и их не подставляет и при этом выполняет задачу — тогда другое дело.
Мне приходилось в обход предписаний и всех как бы логических доводов самому ползать за своими ранеными — не совсем грамотно с точки зрения командира, поскольку не он должен это делать, иначе группа рискует остаться без руководителя и все может очень печально закончиться. Но в некоторых ситуациях ты понимаешь, что просто по-другому не можешь: ты сам себя будешь презирать, если поступишь иначе, не говоря уже о бойцах. Поэтому плюешь на все и ползешь, тащишь раненого сам. Когда ты забываешь о себе и спасаешь другого, это дает такой взлёт духа, что, лично для меня, его ни с чем нельзя сравнить. Поэтому я понимаю людей, которые рвутся обратно на войну — я сам из такой категории. Меня, видимо, остановил господь Бог: словно ранением сказал мне «хватит с тебя, сынок, мол, отдохни, ты свое уже отслужил, не надо тебе больше этого».
Расскажите о ранении, пожалуйста. Как это произошло?
Мы отправились на поиски нашего пропавшего бойца и зашли на минное поле — причем территория-то была знакомая, обследованная, где мин не должно было быть, но как-то они там оказались. Ну, я и подорвался на одной из них. К чести моих бойцов, должен сказать, что они ко мне по минам пошли. Я им кричал, конечно, чтобы они оставались на месте, что могут быть еще мины, не надо ко мне приближаться — пусть бы только кинули ремни, чтобы я себе сам жгуты наложил, — но без толку. Важно быть человеком нормальным, тогда и бойцы к тебе по минам пойдут, а это дорогого стоит. Жгуты наложили, остановили проходящий мимо Камаз, кое-как я туда заполз сам на руках. Погнали в госпиталь, въездные ворота оказались закрыты, на воротах стоял боец, шлагбаум охранял. Я водителю говорю — тарань ворота, терять нечего: у меня кровь хлещет, голова уже поплыла, один жгут сам держу, второй боец мой держит. Часовой испугался, видимо, распахнул ворота в итоге, так меня прямо из кабины практически — на операционный стол. Сцена как будто из кино, конечно, но на войне и не такое бывает.
А вы сами, кстати, смотрите кино про эти события? Про Афганистан в целом и Кандагар в частности снимают очень много фильмов и сериалов.
Практически никогда не смотрю — просто потому что глаз тут же подмечает все нестыковки и неувязки, ляпы и несоответствие действительности. В лучшем случае весь фильм я язвительно комментирую или хватаюсь за голову, никакого удовольствия не получаю — какой в этом смысл? Поэтому и не смотрю ничего. Не берусь судить, почему так происходит: консультантов, что ли, не могут найти, или сценарий некому писать, или виной всему сильная коммерциализация в кино — не знаю, но такое ощущение, что люди просто не понимают, о чем пишут или снимают.
Как вы восстанавливались после ранения? Что помогло вам справиться с новой реальностью?
Непросто было, конечно. Я перенес 9 операций под общим наркозом, клиническую смерть, потерял ногу. Тяжело было перестроиться. Война для меня закончилась, я чувствовал себя не востребованным, не мог понять, что делать дальше. Мне лично помогло то, что я всегда иду вперед, не зацикливаюсь на неудачах. Я не собирался совсем уходить из вооруженных сил: написал тогдашнему министру оборону личное письмо с просьбой отправить меня по излечении обратно в Афганистан и оставить в частях ГРУ. Ответ пришел из главного управления кадрами примерно такой: благодарим за проявленное мужество, героизм и рвение, про Афганистан забудьте, а насчет ГРУ — посмотрим, какое заключение дадут в госпитале. Пришлось постараться убедить врачей, что я полностью готов снова встать в строй.
Я вернулся в спецназ на штабную должность: с личным составом в прежнем объеме я не мог работать, но всем, кто обращался за помощью в подготовке — я никогда не отказывал. После я подавал прошение о переводе в разведку внутренних войск, но мне отказали. Тогда я написал рапорт и поехал в Воронеж преподавать на военную кафедру. Послужил там, уволился, работал тренером по скалолазанию лет 10. У меня и дети скалолазанием занимались, сейчас сами уже инструкторами стали. В общем, всегда необходимо искать смысл двигаться дальше: для меня им стала потенциальная возможность возвращения к службе, спорт, книги, семья, хобби. Но без Бога всё пустота, или суета сует.
Нужна ли вообще армия в таком формате, в каком она есть сейчас?
Нужна, конечно, тем более что формат сейчас как раз очень сильно меняется. Повышаются зарплаты, сокращаются сроки службы, улучшаются условия — привлекательность армии настолько выросла, что туда охотно идут даже те, кто не собирается и дальше оставаться в вооруженных силах. Армия стала престижной, как мне кажется, да и вообще весь институт силовых структур — в ведомственных училищах, академиях и университетах такой конкурс, что просто так, с наскока еще и не поступишь. Если раньше была проблема уволиться из армии, то сейчас попробуй туда попади. Хотя многие абитуриенты и не будут дальше развиваться в этой области — идут, просто потому что родители настояли, занимают места тех, кто действительно мечтает служить. Вот такой перегиб получился, как мне кажется.
Вы считаете, что среди современной молодежи мало тех, кто действительно хотел бы служить в вооруженных силах и по собственному желанию отправляться в горячие точки?
Безусловно, ситуация не безнадежная, такие ребята есть, но их не очень много. Более того, мы когда в школах, например, выступаем, рассказываем ученикам о войне, оружие показываем — мальчишки это все без энтузиазма воспринимают, а вот девочки, я заметил, наоборот: подходят, спрашивают, интересуются, как можно в армию попасть, оружие в руках вертят, рассматривают. Или, например, отдача чувствовалась, когда мы выступали в Воронеже перед курсантами ФСИН — прекрасные ребята оказались, видно, что не в пустоту наши слова ушли. Но все-таки молодежь сейчас в основной массе больше увлечена технологиями и привыкла всецело полагаться на них, книг читает мало, очень быстро теряет интерес к чему-то. Расхлябанность какая-то ощущается, изнеженность, тотальное потребительство и стремление к материальному обогащению. Такие люди редко идут в армию, не говоря уже о добровольном участии в военных действиях.
Что лично вы стремились привить своим детям?
Умеренность во всем, в первую очередь. Как говорил Серафим Саровский — «срединным путем надо идти, царским путем», то есть всегда выбирать золотую середину. Понятно, что мы живем в XXI веке, без технологий никуда, но не стоит слепо верить в них, позволять им порабощать себя. Я своим детям — у меня сын и две дочери — старался прививать любовь к чтению: у нас весь дом забит книгами до потолка, я им говорю, что нужно читать, читать и еще раз читать, развивать критическое и аналитическое мышление, а не потреблять готовый продукт с быстрой усваиваемостью вроде современных фильмов. Это у меня еще со службы осталось, поскольку разведка — это, прежде всего, мозги и выносливость, не верьте клишированным фильмам, где показывают каких-то бойцов Рембо. Владеть информацией, рассматривать ее со всех углов, уметь делать выбор и выводы — вот, что важно для разведчика, да и для любого человека, думаю. Поэтому, конечно, и смартфоны нужны, и материальное благополучие не на последнем месте, но не надо делать из этого смысл жизни.
Что вы думаете о благотворительном фонде «Память поколений», который занимается адресной помощью ветеранам боевых действий?
Я очень благодарен фонду за помощь: протез, который мне предоставили, лучше чем те, на которых я ходил. Я уже не помню, сколько поменял протезов — больше пяти, наверное, — и сравнивать, конечно, их нельзя: это небо и земля. Большое спасибо за это и за то, что фонд помогает тем, кто в этом нуждается — это очень полезное дело.
