Особенно когда в ней солирует умный мужчина, когда его юмор и ирония с легкостью, подобной аромату женских духов, перетекают в зрителя и слушателя. Мне было вдвойне приятно сидеть в камерном зале клуба – почти монологическая ткань вечера давала возможность не попасть впросак и показаться себе самой умнее.
«Сколько вы выдержите, столько я и буду говорить. Один мой друг как-то сказал: вы дайте мне только тему и час двадцать, и академическое время вам обеспечено. Вот в зависимости от темы я могу и час двадцать, и два сорок говорить, все зависит от вашей усталости», - слова Марка Берколайко скользнули улыбками по лицам слушателей. И, предвосхищая вопрос о творческих планах, он сразу сказал о том, что сейчас пишет роман «Фарватер» и что толчком к его написанию послужило стихотворение Владимира Луговского «Баллада о Новом годе», ныне почти забытое, как и его автор. Кстати, пролог и первая глава «Фарватера» уже выходили во втором выпуске альманаха «Ямская слобода». «Названия романов у меня всегда состоят из одного слова: первый «Партия», второй «Гомер», теперь вот «Фарватер». Сколько мне суждено будет написать романов, все они будут называться одним словом, в отличие от пьес, где я стараюсь придумывать названия витиеватые. Когда меня спрашивали, почему у моей пьесы «Круженье под вальс к «Вальпургиевой ночи» такое длинное название, я делал загадочное лицо - ну я это умею. А на самом деле все просто», - резюмировал Марк Зиновьевич.
Потом разговор перетек к неизбежности конца цивилизации. «Для истории человечества это вещь не новая, проходил не раз, - засмеялся Берколайко. - Но вопрос не в том, почему конец может наступить, самое главное - что после цивилизации останется и что возникнет». Не буду вдаваться в тонкости нашего разговора, не женское это дело о судьбах России говорить, тут пусть солирует сильный пол, да и глупость сморозить не хочется.
Далее мы с грацией балерины перескочили сразу к разговору о терроре. «Несмотря на то что я атеист, у меня есть ощущение нумерологической мистики, потому что сейчас 2013 год - столетие последнего мирного года России, - начал Берколайко и огорошил публику: - Террор сейчас некому осуществлять».
- Найдут, – крикнули из зала.
- Не надут, – улыбнулся Марк Зиновьевич, - таких хороших исполнителей нет. Мы стали плохо работать во всем. Сейчас потенциала хорошей работы у нас нет ни в одном деле. А террор типа «бей жидов спасай Россию»… Ну одного или двоих прибьют и скажут, что спасена.
В любом деле необходимо заразиться безумием прорыва, тогда что-то и может получиться, - говорил Берколайко притихшей аудитории. Но поскольку вечер выдался литературный, то от террора, экономики и чахлой цивилизации мы вернулись к более вечному и человечному – литературе.
- Что порекомендуете почитать? То, что советует Интернет, иногда читать невозможно, - вылетел из зала полувопрос.
- Встреча у вас со мной, и ответ напрашивается сам собой - рекомендую читать мои книги, - засмеялся виновник вечера. - А если серьезно, то, например, «Асан» Маканина.
Берколайко посоветовал обратить внимание на роман «Чтец» немецкого писателя Бернхарда Шлинка. «Недавно я прочитал один из его рассказов, - продолжал он. - и отвечаю за свои слова - перед этим меркнет мастерство Чехова и Бунина… Этот человек вырвался на какие-то совершенно неведомые просторы. Банальная история рассказывается так, что, дочитав до конца, понимаешь, что стал другим». Тут аудитория вспомнила Пелевина и попросила Марка Берколайко высказаться по этому поводу. Он был, как всегда, изящен и ироничен в своих ответах, вспомнив Мопассана и сказав, что Пелевин, безусловно, блистательно талантлив: «Но ни разу после его прочтения я не выходил другим человеком, мне наоборот мучительно хотелось вернуться в то свое состояние, в котором я пребывал до того, как открыл книгу. Для меня Пелевин подобен шампанскому. Что такое вино я не почувствовал, а голова болит».
От игристого Пелевина мы чуть захмелевшие от литературных экзерсисов перешли на начало литературной деятельности героя вечера. Первый рассказ Берколайко написал в 14 лет о том, как несколько офицеров рассуждают, кто из них погибнет в предстоящем бою. Аналогия с Лермонтовым напрашивается сама собой. Потом были студенческие годы, КВН, сценарии, пьесы и публикация юмористического рассказа на 16-й полосе «Литературной газеты» - в 70-е это был верх мастерства и признания таланта. А потом Гегель подставил ему подножку, и сатирик Берколайко на какое-то время с головой ушел в математику: «Случайно я взялся читать гегелевскую «Феноменологию духа» и открыл на том самом месте, где он пишет, что сатира - оружие рабов, когда человек не может ничего изменить, он начинает высмеивать. И Гегель подписал нам с другом смертный приговор. Рабами быть не захотели и занятие юмором и сатирой забросил». Потом вместе с другом Владимиром Лещинским начал писать пьесы, а когда вдруг один за другим из жизни ушли два его ближайших друга, взялся за романы: «Я до сих пор пишу ручкой на бумажных листах – словно разговариваю с друзьями».
А закончился вечер изящно – разговором о женщинах. «Женщины наши великолепны, они гораздо лучше нас. Если мужчина плох, то в этом виноват он сам, если женщина оказалась плохой, то в этом вина мужчины», - бальзамом пролились слова Марка Зиновьевича. Кстати, у него есть заповедь – в его прозе отрицательный персонаж не может быть женщиной.
