Визит «поэта русской весны» в столицу Черноземья был организован при активном участии команды «Матренки».
Зал Никитинки был заполнен до отказа, некоторым даже пришлось стоять. Воронежцы слушали стихи Анны Долгаревой в полной тишине, буквально затаив дыхание, некоторые вытирали слезы. В стихах молодой 34-летней женщины, военного корреспондента и поэта, «голоса Донбасса» Анны Долгаревой – ни слова лжи. Много боли, смерти, женского крика, но для любви тоже находится место. А еще для веры и надежды.
СПРАВКА:
Анна Долгарева родилась в 1998 году в Харькове. Детство и юность провела в Харькове и на севере Белгородской области – у родителей отца. После окончания химического факультета Харьковского национального университета переехала в Киев, работала журналистом. С 2013 года жила в Санкт-Петербурге. Через год после начала военных действий на Донбассе приехала в Луганск на похороны любимого человека – ополченца ЛНР. В Луганске и осталась, начала работать военкором, позже перебралась в Донецк.
В 2018 году вернулась в Россию, но большую часть времени проводит на Донбассе в качестве военного корреспондента и волонтера. Постоянно ведет репортажи с линии соприкосновения.
Лауреат поэтической Григорьевской премии (2019), Всероссийской литературной премии имени Левитова (2021), VII Всероссийского фестиваля молодой поэзии имени Леонида Филатова «Филатов Фест» (2022), приза читательских симпатий пушкинской премии «Лицей» (2022), автор трех сборников – «Лес и девочка» (2019), «Русский космос» (2019) и « Сегодня» (2021) . Регулярно выступает с творческими вечерами на Донбассе и в России.
Перед выступлением в столице Черноземья Анна Долгарева максимально откровенно ответила на вопросы корреспондента «МК в Воронеже»
– Вы вместе с мужчинами бываете под пулями, в окопах. Насколько вы чувствуете, что от вас уходит «девочковое»?
– Я никогда особенно девочкой-девочкой не была. Если бы во время моего детства были 52 гендера, я бы тут же записалась в какие-нибудь агендеры. Я всегда говорила – «я не девочка, не мальчик, я Анечка». Когда мне в детстве пытались навязывать дискурс «ты же девочка», я всегда раздражалась. При этом от людей я слышу, что я женственна: женственно выгляжу, женственно разговариваю. Я это не очень воспринимаю.
Меня бесит, когда я сталкиваюсь с тем, что мне говорят «ну ты же понимаешь, что на передовой мы будем на тебя отвлекаться, будем переживать за тебя, защищать тебя в первую очередь. А если с нами мужик поедет, то «нам как бы его не жалко».
Есть такая психологическая проблема у мужчин, что если рядом с ними на передовой находится девушка, то они волей-неволей зацикливаются на том, чтобы ее позащищать и пооберегать.
– И все же, как ребята встречают девочку в окопах?
– С одной стороны, радуются, а с другой стороны – переживают.
– Вы говорите, что с юности мечтали быть военным корреспондентом. Откуда это желание? Вы совсем молодая, и войны в вашей юности еще не было.
– На мое детство пришлись чеченские войны. Хоть я и далеко от всего этого находилась, но я же читала… И восхищалась Дарьей Асламовой всегда.
– В 2020 году вы пошли работать волонтером в отделение гнойной хирургии. Откуда вы берете в себе силы и резервы разделять чужую боль?
– Это не резервы к чужой боли. Просто, когда я вижу, что есть беда, мне в эту беду нужно вписаться. Иначе я остро ощущаю свою собственную беспомощность. А с чувством беспомощности жить совершенно невозможно. Если я хоть как-то участвую, помогаю бороться, то мне уже проще, – я как бы при деле. Не принимать участие, свесить руки – это самое тяжелое.
Сейчас я занимаюсь «волонтеркой», закупаю разные штуки для ребят на передовой: от тепловизоров до теплой одежды. Там всего этого не хватает.
– С чьей стороны получаете материальную помощь?
– Я объявляю сбор среди читателей своего телеграм-канала. Например, был запрос: закупить специальные тепловизоры для водителей БМП и БТР. Четыре таких «теплака» я обещала купить, но оказалось, что цена указана за оптовую поставку от 50 штук по 135 тысяч за единицу. А у меня всего четыре тепловизора и цена за мой заказ получается 190, а не 135 тысяч. Я понимаю, что мне не хватает. Я пишу в телеграм-канал: «Вот если вы мне сейчас накидаете 200 тыс. рублей, то мы сможем купить четыре, а не три теплока. И народ накидывает за 20 минут.
– Что в ближайшее время вы повезете ребятам?
– Тепловизоры, прицелы ночного видения и кучу всяких бытовых штук – от плиток до теплой одежды. Полная машина всего. Сейчас я еду в ЛНР. Там разное сейчас нужно: рации, например. Не хватает дорогих вещей – те же тепловизоры. Кстати, работать нужно строго по запросу. Люди передают медикаменты, форму в единичных количествах, носки, шапки, кофе, сладкое.
– А что передавать не нужно?
– Трудно сказать, что не нужно. Если чего-то достаточно на одном участке фронта, то оно может понадобится на другом. Вот гречку точно не надо. С едой там все нормально. Бывают временные проблемы с подвозом, но еды точно хватает.
– Что ребята чувствуют на передовой?
– Сейчас есть боль и гнев за непрекращающиеся обстрелы Донецка. Но в целом есть вера в победу. Пусть эта вера не всегда рациональная, но она есть.
– Есть ли ребята на фронте, с которыми вы переписываетесь, продолжаете отношения, дружите?
– Да, много, конечно, таких. Я постоянно там приобретаю друзей.
– С каким настроением вы встретили 24 февраля?
– Первая реакция – это прострация. Я была уверена, что будет наступление. Но я не строила иллюзий, что нас на Украине будут встречать с цветами. Было совершенно понятно, что такого не будет.
Сначала я была в Мелитополе, пообщалась и немного успокоилась – откровенную неприязнь к нашим солдатам никто не выражал и никто не испытывал.
Потом поехала в Мариуполь, и там столкнулась с тем, что творил «Азов». В Мариуполе абсолютно однозначное настроение – там очень не любят националистов. Мариупольцы воспринимали русских солдат как освободителей. Они уже посидели под «Азовом» 4 недели. А до этого «азовцы» (в 2015-ом – 16-ом годах) ходили по городу, как по оккупированному, и соответствующим образом относились к жителям.
– Вы верующий человек. Как вам помогает вера?
– Для меня вера – это достаточно личный вопрос. Я долго определялась с конфессией и остановилась на православии. К воцерковлению я пришла, когда у меня в сентябре погиб близкий друг. Религия с ее строгими рекомендациями поддерживает и структурирует психику.
– В одном из стихотворений вы сказали, что после 20 сентября вы не сможете смотреть в глаза матери друга? (20 сентября погиб друг Анны - прим. "МК в Воронеже")
– Потому что я мечтала… я думала, что мы познакомимся с мамой, но была уверена, что это произойдет при других обстоятельствах.
– Вы познакомились?
– Да, она считает меня дочкой. Я езжу к ней регулярно… и к Игорю… на могилу…
– Какие у вас отношения с теми, кто сейчас находится на Украине?
– Мне пишут очень многие люди из украинских городов, и все они очень боятся, что о моей переписке с ними узнают. Потому что в этом случае их совершенно точно посадят. В Украине могут посадить просто за факт переписки.
На мою знакомую волонтера из Киева, когда я перепостила ее объявление о сборе денег на котиков, настучали в СБУ: «проверьте – она общается с сепаратисткой Долгаревой». Это очень страшно. Такого быть не должно. Не должно быть рядом с нами.
Это потребует больших жертв, но этот режим должен быть уничтожен. Такого не должно быть даже в Африке: в Эфиопии или Нигерии. А посреди Европы в XXI веке – это чудовищно.
– У вас много достойных премий. Какой литературный Олимп еще хотели бы покорить?
– Я сейчас немножко отошла от литературного процесса. Дело, конечно, не в премиях. Я, например, не знаю, какие премии у моего любимого поэта Дмитрия Воденникова. Для меня важно писать не хуже Воденникова… когда-нибудь… с годами…
– У вас в поэзии много мертвых. В одном из интервью вы сказали, что этим им помогаете. Могли бы расшифровать?
– Я исхожу из позиции, что человек жив, пока о нем помнят. Для меня стихи о моих мертвых – это такой способ поспорить со смертью, чтобы они жили в человеческой памяти.
– Вы часто называете себя человеком уставшим. На какой возраст вы себя чувствуете?
– Года на 24 – лет на 10 младше, чем я есть. При всей усталости, у меня сохраняется некоторая инфантильность, свежесть восприятия. Мне достаточно легко общаться с молодыми людьми: со студентами, со школьниками. Последние меня очень любят. После одного выступления мне писали: «А вы смутили наших учителей, так им и надо – они аж растерялись». Это в основном из-за моей откровенности. В целом, мне кажется, что не зря порог молодости отодвинулся до 40 лет. Я, например, при всех вводных, человек достаточно ироничный и современный.
– Когда закончится СВО, чем вы будете заниматься?
– Честно говоря, пока не знаю. Мне еще очень сложно представить свое будущее после этого. Пока не знаю.
– Что нельзя делать военкору на передовой?
– Основной принцип – не навреди! Если человек просит не снимать, не снимай его. Если общаешься с военными, то не делай привязку к местности. Не говори о подразделении.
Условно говоря, ты можешь наснимать офигенно красивые видосики, как, например, артиллерия пашет. Но выложить ты их можешь только через три недели, когда «арта» перекатится на другое место. Иначе получится засветка местности для врага.
Иногда мирные жители просят их не снимать, потому что у них родственники на той стороне. В общем, главное – не навредить.
– Есть ли для журналиста барьер допустимого при разговоре с бойцом на линии фронта?
– У военных все нормально с психикой, с ними можно разговаривать о чем угодно. С мирными жителями тяжелее общаться. Например, человек потерял близких, а тебе нужно его «расковыривать». Журналисту приходится «ковырять».
– На какую редакцию вы работаете?
– Я работаю с разными изданиями. Я фрилансер: военкор-фрилансер. Пишу о том, что увидела, что зацепило, что актуально. Сама себе намечаю планы, а потом уже предлагаю материалы.
– Вы видите Киев в составе России? Хотели бы?
– Сложный вопрос. Наверное, да. Так надо.
– Война внутри вас может закончиться?
– Если война для тебя не может закончится, значит, у тебя ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство), иди и лечи его у врачей. Да, у меня ПТСР. Поэтому, когда СВО закончится, я пойду и полечу его у врачей.
– Ваши многочисленные поклонники знают, что вы неравнодушны к котикам и вывозите их из-под обстрелов в Донбассе.
– Я выносила котиков, оставшихся без хозяев, под курткой и пристраивала их потом в хорошие руки. Мои друзья мне помогали. У меня у самой есть кот по кличке Феликс Эдмундович. За ним ухаживает моя соседка по квартире, пока я в командировках. Недавно он проковырял дырку в коробке с гуманитаркой – использовал как когтеточку.
Напомним, что «МК в Воронеже» собрал все свои публикации про частичную мобилизацию в одном материале, который каждый день пополняется новыми советами и новостями.
Подписывайтесь на наши группы в социальных сетях: ВКонтакте, Одноклассники и Телеграм