«Мы с Андрюшей – родственные души, — с восторгом рассказывал о молодом коллеге Валентин Иосифович. — Андрюша замечательно пишет стихи, эпиграммы – у него очень острые замечания. Он попадает в десятку! Необыкновенный даровитый у вас земляк! Когда я увидел его в первый раз, он у меня вызвал такой восторг, что я сразу сказал Гале Волчек: «К нам в театр пришел исключительно талантливый человек!». Он сыграл множество блестящих ролей, но успех ему не интересен, он не увлекается этим. Он стойкий, крепкий человек, который выше профессии! Правда, это бывает хуже иногда для профессии. Когда ты закаменел и презираешь то, что делаешь, если встречаешь людей, которые тебе не соответствуют. Трудно находиться в таких обстоятельствах. Очень важно иметь партнера, чтобы вы не ненавидели друг друга. Иначе сыграть ничего не получится. Это я знаю по себе. Я часто ненавидел своих партнеров, и обижал их...»
— Говорят, нашего земляка даже президент отметил…
Гафт: Да! Владимир Владимирович пришел к нам на «Горе от ума» и после спектакля сказал: «Вот этот мальчик играет лучше всех! Он мне больше всех понравился!»
Аверьянов: Там же вообще смешно было! Владимир Владимирович тогда спрашивает: «А что это у вас Чацкий плачет?». Чацкого играл Ваня Стебунов, а спектакль ставил Римас Туминас – замечательный режиссер, очень самобытный... Туминас – литовец, он не может сильно дерзить. Поэтому промычал в ответ что-то невнятное. А Владимир Владимирович говорит: «Чацкий — наш герой! Он не может плакать!». Тем не менее, спектакль идет до сих пор…
Гафт: Я «Горе от ума» смотрел в другом московском театре – не буду говорить в каком. Так вот пока сидел, написал эпиграмму.
Зачем смотрел я ахинею эту?
Где был мой посох, где была сума?
Как только началось, я закричал: «Карету!»
И раньше Чацкого сошел с ума.
— Валентин Иосифович, расскажите, как вы пришли в профессию.
— Я мало посещал театр в детстве. Но когда, классе в четвертом, посмотрел пьесу Михалкова «Особое задание», был наверху блаженства и всему, что там происходит. Даже когда эти старухи-травести играли детей… Я всегда в жизни любил подмосковные заборы, дачи, цветы… И на сцене стояло то, что я люблю в жизни. В 9-м классе, когда надо было определяться, я подумал: а почему бы мне не попробовать себя в актерской профессии? Я считал, что даже если когда-нибудь скажу на сцене: «Кушать подано», и мне еще за это деньги заплатят, то это будет наивысшее счастье.
— Поступили сразу?
— Я год ходил к школе-студии МХАТ, но не мог перейти дорогу к заветным дверям. Я просто стоял, и издалека наблюдал, кто оттуда выходит.
Потом, наконец, пересек эту дорогу… Учился на курсе Василия Иосифовича Топоркова. Он был великим артистом при Станиславском. Помню, как на первом курсе он привел к нам – студентам - Вертинского. Вертинский сразу заявил, что петь он не будет и принялся рассказывать: «Я был в Америке, в Китае, во Франции, в Германии – где я только не был!». Вот это я хорошо запомнил! А потом Настя – его младшая дочь – подарила мне его книжку. Читаю: «Вчера был на курсе у Васи, встречался со студентами. Какие же они все дураки!».
Вообще курс у нас был очень интересный. Со мной учились Олег Павлович Табаков, Майя Менглет, Евгений Урбанский… Я уже тогда понял, что профессия наша замечательная, но трудная… Когда ты кого-то играешь, нужно знать про этого человека больше, чем отпущено автором пьесы. Важно зацепиться за какие-то детали и расшифровать их. Тогда будет основание более крепким, и тонкие вещи будут сыграны гораздо глубже. Вообще процесс обучения очень важен! Но только потом начинаешь понимать, что те приемы, которым тебя учат (как складывать роль, и т.д.) надо оживлять, делать своими. Но понимать – это одно, а выполнить – другое. Если б молодость знала, а старость могла…
— Вы как-то сказали, что актерская профессия – очень трагическая…
— По сути своей она действительно трагическая. Подумайте сами — вечером ты играешь спектакль, но уже утром никто не докажет, что это было прекрасно. Все это умирает в тот же вечер, как цветы… И надо повторять! А повторять то, что уже сделано – это смерть. Значит надо обязательно что-то живое привнести – раз и навсегда что-то заделать, чтобы оно возбуждало тебя.
— Валентин Иосифович, какие спектакли в «Современнике» сейчас стоит на ваш взгляд посетить?
— Мне нравится спектакль «Враги» — и сам спектакль замечательный, и актеры отлично подобраны. А еще «Пять вечеров» — это, на мой взгляд, вообще самый лучший спектакль. Ну, и все, пожалуй…
«Мы ошиблись в этом мальчике»
— Бывало такое, что хотелось бросить профессию? И почему?
— На третьем курсе мне предложили небольшую роль в картине Михаила Ромма «Убийство на улице Данте». Оператором, кстати, был отец Гали Волчек… Представляете, я «живьем» увидел Плятта, Штрауха, Козырева и обалдел. Миша Козаков играл в фильме главную роль, это и решило его судьбу. Несмотря на то что мне нужно было произнести лишь несколько фраз, я тщательно готовился к роли, репетировал перед зеркалом… И вот на съемках, когда подошла моя очередь, мне всего-то и надо было сказать: «Марсель Роже, сотрудник газеты... Извините за вторжение, мадам». И достать в это время блокнот. Но я не мог одновременно доставать блокнот и говорить. И тогда второй режиссер сказал Ромму: «Как же мы ошиблись в этом мальчике!». Вот этот момент я запомнил на всю жизнь. Для меня тогда все остановилось. Но Ромм потом мне сказал: «Не волнуйтесь, вы будете такой застенчивый убийца…» А мне хотелось все бросить...
Месть Галине Волчек
— Как вы попали в театр Моссовета?
— У меня была очень нелегкая дорога. Меня никуда не принимали. И Дмитрий Николаевич Журавлев – замечательный чтец, позвонил Завадскому и попросил, чтобы меня взяли в театр Моссовета по блату. Ну, по блату меня и взяли. Поначалу я играл в массовках, а потом мне дали роль. Одна женщина, которая мне очень нравилась, очень меня жалела. Во время спектакля она стояла у служебного входа и плакала. Я уходил, а она говорила: «Зачем ты этим занимаешься?». Вообще желание бросить профессию возникало часто. Я все время боялся, что мне когда-нибудь скажут «жидовская морда», и поэтому постоянно лез драться. Потом уже я работал и в театре Сатиры, и на Малой Бронной, и других театрах. А потом попал в «Современник». Поначалу, кстати, Галина Борисовна Волчек была против меня, уговаривала не брать меня в театр. Зато сейчас я у нее любимый человек. Но я отомстил ей. Когда она сломала ногу и на репетиции приходила в гипсе, я написал про нее эпиграмму:
«Сказать, как Галька дорога,
нельзя ни словом, ни пером.
У Гальки сломана нога.
Какой великий перелом!»
